Gojira — французская метал-группа, основанная в 1996 году в Байонне. Вплоть до 2001 года была известна под названием Godzilla. В состав группы
Грэм Боннэт (англ. Graham Bonnet; 23 декабря 1947, Скегнес, Линкольншир, Англия) — британский рок-вокалист, автор песен. Участник групп Marbles, Rainbow, Michael Schenker
Rising Sons-американская группа блюз-рока и фолк-музыки из Лос-Анджелеса, штат Калифорния, основанная в 1965 году. Их первоначальная карьера была недолгой, но группа обрела
И вот я одна-единственная запаслась у вас таким грузом печали, что никто не понесет его вместе со мной Калила и Димна
Владычица Времени…
Она улыбнулась солнечному лучу, скользнувшему по ее щеке, и заправила под покрывало непослушную прядь волос. Косы, хоть и поредели с годами, но все еще оставались густыми, вот только совсем побелели. Нет, не дано ей повелевать временем, разве что память может обратить его вспять. И тогда она увидит не старую женщину с душой, как опустевшее гнездо, из которого упорхнули птенцы, а босоногую черноглазую дикарку, склонившуюся над горным ручьем в далекий день своего двенадцатилетия. Как же звали эту девочку? Наверное, странно пытаться вспомнить собственное имя, которое дали тебе при рождении. Но за свою долгую жизнь она сменила так много имен, что успела забыть то, самое первое[1].
Мать звала ее Ласточкой, а братья – Непоседой за то, что постоянно норовила увязаться за ними в горы. Род был хоть древний, княжеский, только особым богатством не отличался, жили бедно, даже скудно – как, впрочем, и все в их суровом краю. Главное занятие мужчин – охота, война и разбой, оружием владеют с малолетства, едва научившись ходить. Иначе просто не выжить. Земля в тех местах мертвая, бесплодная: редко где мелькнет чахлое деревце, невесть как уцепившееся корнями за нависшую над пропастью скалу, зеленеет на самом краю обрыва крохотное, на десяток овец, пастбище или вкраплены по весне яркие пучки диких цветов, а так – теснины да голые ущелья, куда и летом почти не проникает солнце. Но и такую землю приходилось отвоевывать по клочку у камнепадов, снежных лавин и селевых потоков. А еще – у немирных соседей, каждый из которых мнил себя тут хозяином и полновластным владыкой. В Хунзахе сидел аварский хан – нуцал, в Тарках – кумыкский шамхал, в Маджалисе – даргинский уцми, в Казикумухе – лакский халклавчи, на юге – еще несколько ханов и султанов, всех не перечтешь.
А земля одна. Вот и возводили для защиты на подступах к каждому селению сторожевую башню. Конечно, у кого средств хватало, потому как дело это недешевое. Один большой отесанный угловой камень стоил овцы, строителей нужно было сытно кормить – даже себе в ущерб, если сам сидишь голодный, по окончании работ отдать им в уплату полсотни коров, да еще сверх того подарок – лошадь или быка. А случится беда, покалечится мастер или – не дай Аллах! – погибнет – хозяин отвечал перед его родней, как за убийство. При таких условиях много не настроишь.
Их семья тоже обитала в башне, только жилой. В нижнем этаже – хлев, во втором – сеновал, в третьем – княжеские покои, если их можно так назвать. Стены не оштукатурены – голый камень, окна узкие, как бойницы. По углам – два очага, на одном женщины готовили еду, у другого грелись мужчины. Вместо кроватей – деревянные топчаны, покрытые груботкаными коврами.
Зато у нее были горы. Вечные, прекрасные в сверкающих шапках снегов, так что в погожий день кажется, будто небо лежит у них на плечах. Протянешь руку – поймаешь орла или облако, а там достанешь и до солнца. Вот ей и не сиделось дома, хотя старший брат – глава рода после смерти отца – частенько поколачивал своенравную девчонку. Но потом махнул рукой. Девичий-то век недолог – не успеет в куклы наиграться, как уже просватана – добро, если не за старика – а там и дети пошли. Не увидит больше воли. Но ее ждала иная судьба. Сначала вознесла под небеса, а после швырнула в пропасть…
Она вздохнула. Эх, где вы, родные горы? Здесь все не такое и как будто ненастоящее. Море слишком уж синее, солнце – жгучее, зелень – яркая и цветы пахнут чересчур приторно. Ей вновь почудился горьковатый аромат лепестков миндаля, устилавших по весне плоскую крышу домика ее старой няньки. Никакие аравийские благовония с ним не сравнятся! А ромашки, ландыши, рододендроны – алые, точно капли крови, застывшие в морщинах скал… Эти запахи и краски бередили детскую душу, звали неизвестно куда. Как часто забиралась она ночами на самый верх башни, разговаривала с ветром, луной и звездами, просила унести ее далеко-далеко, в чужие края…
И вот однажды сбылось ее неосторожное желание – Непоседа-Ласточка превратилась в Весеннюю Розу – прекраснейшую в пышном цветнике падишаха. Но это не дало ей счастья.
«Не ценишь ты своей удачи, дуреха, – ворчала старая калфа, когда в первый день поставили ее голую и дрожащую посреди хамама. – Дома у себя, небось, только в ручье и купалась, воду простую пила, заедала соленой брынзой да черствой ячменной лепешкой – даром, что княжна. Знаем мы таких князей, только и серебра, что на поясе – а так голь перекатная. У кого два барана – тот и князь. У нас даже евнухи одеты богаче, в парчу да шелка. Всякий день сладкий шербет пьют и лукум едят. А тебе повезло – сама валиде на тебя глаз положила, своему шахзаде в гарем отобрала. Сына родишь – султаной станешь, много родишь – надо всеми поднимешься. А там – если будет на то воля Аллаха – и баш-кадын сделаешься, главной женой. Да не реви ты, глупая, вай!»
А она плакала – слезы текли ручьем, мочили дорогие индийские ткани и расшитые жемчугом туфли. В золотой клетке султанского дворца по нищей свободе своей плакала, по вытертому коврику под старой кривой айвой, по братьям и сестрам, по родным и таким далеким горам… Но это когда не видел никто – ни надменная валиде, ни сын ее, ни другие шестнадцать наложниц, которым выпала честь сопровождать шахзаде в назначенный ему отцом санджак..
Впрочем, валиде относилась к ней неплохо. Гордая дочь крымского хана сердцем чуяла в девочке-горянке тоску по воле, равную той, что знала сама. Только виду не подавала. Так уж повелось на свете, что женщина покоряется обычаям и мужчинам, которые их установили. Придет время – смирится.
А шахзаде… Любила ли она того, кто, как льстиво утверждали придворные поэты, просверлил драгоценную жемчужину и развернул девственный бутон ее тела, чтобы насладиться ароматом весенней розы? Мудрая валиде позаботилась, чтобы юную дикарку обучили всем тонкостям любовной игры, прежде чем она взойдет на ложе ее сына. Любовь прекрасна в песнях и сказках, когда души влюбленных парят под небесами. Но люди ступают по земле. Горские обычаи суровы. У нее на родине женщину презирали как низшее существо – и в то же время чтили. До каких бы пределов ни дошло опьянение пирующих, как бы сильно ни было ожесточение ссорящихся и даже кровников – одного появления женщины было довольно, чтобы их усмирить. Если женщина бросалась между дерущихся мужчин, им приходилось тотчас прятать клинки в ножны. Если она поцеловала врага в знак примирения, ее муж был обязан принять его как друга и положить конец вражде. Слово матери – для сына закон, который нельзя преступить.
Здесь было иначе. На красивую наложницу смотрели как на драгоценную вещь, ковер, шкатулку или вазу, которые делают мужскую жизнь удобной и приятной – но и только. Весь ее мир – от рождения и до смерти – ограничен четырьмя стенами гарема. И даже в страсти, он оставался повелителем, а она – рабыней. Кто спрашивает цветок, когда хочет его сорвать? Да и есть ли у женщины душа? Она только пашня.
Однако семя упало на благодатную почву, и, едва достигнув пятнадцатилетнего возраста, она уже носила под сердцем своего первенца. А когда еще измученная тяжелыми родами, вынырнув из небытия, где плавала между жизнью и смертью, услышала его первый вздох и первый крик, подумала – вот оно долгожданное, выстраданное счастье, о котором столько мечталось… И это было Счастье. Солнечный лучик, наконец прорезавший тьму. Как будто вольный ветер гор пронесся по душным гаремным покоям, сметая то, что окружало ее изо дня в день – прячущие зависть, нацепленные наспех фальшивые улыбки, велеречивую сладкую ложь, раззолоченную мишуру сердечной нищеты. Ведь это маленькое чудо, бесценное сокровище, которое сейчас тихонько посапывает в колыбели, сотворила она. А тот, кто бросил семя – всего лишь пахарь, даже и не садовник. Отныне она сама взлелеет дерево своего счастья, увидит, как оно расправит ветви, оденется цветами, принесет плоды. И однажды ее сын будет править миром, раздвинет его горизонты, дотянется до звезд. Иначе и быть не может, потому что он – ее львенок – лучший из всех, кто когда-либо рождался на свет. Так верит каждая мать. И главное – он будет свободен. Значит, стоило принять любую боль и муку. Значит, стоило жить.
А потом умер старый султан, за свою жестокость прозванный Свирепым или Грозным. Собственно говоря, он был еще далеко не стар, в самом расцвете мужских сил и завоевательских планов. Умер внезапно, во время похода, но убила его не вражеская стрела и не меч, а непонятный скоротечный недуг. Поговаривали даже об отраве. Но как бы оно там ни было, эта смерть изменила судьбы целой огромной державы. И, в первую очередь, ее. Потому что теперь она была не просто главной наложницей шахзаде, но баш-кадын молодого султана и валиде наследника престола. Новое положение требовало и нового имени – ему под стать. Весенняя Роза стала Владычицей Времени. Девочка из маленького, прилепившегося на склоне ущелья горного селения, когда-то поверявшая свои нехитрые тайны птицам и облакам, о таком не могла и мечтать…
[1] Согласно некоторым источникам, настоящим именем моей героини было Мальхуруб (прим. авт.)
Между тем их двор переехал из санджака в столицу, древний Царь-город, раскинувшийся сразу на двух континентах, подобно великану, стоящему одной ногой в Европе, а другой в Азии. И жизнь ее тоже как будто раздвоилась. Теперь она жила во дворце Топкапы, возведенном на узком мысу между Мраморным морем и Золотым Рогом. И это был не просто дворец или крепость, но святая святых, сердце и душа османской империи, город в городе, лабиринт бесконечных переходов, приют наслаждений, средоточие интриг, цитадель величия и ужаса. Над главными воротами Топкапы – Баб-и хумаюн, что значит «Высочайшие» – выставляли головы казненных преступников, злоумышлявших против султана. Не один приближенный к династии паша и даже великий визирь, уличенный в измене, на радость черни взирал отсюда в пустоту остекленевшими глазами. Дальше высились башни Баб эс-селям – Ворот Приветствия, ведущих в среднюю часть дворца, где повелитель принимал чужеземных послов и заседал диван. И, наконец, за Баб-и саадет – Воротами Счастья – лежал третий, запретный для простых смертных двор, собственно, резиденция султана, его сокровищница, оружейная палата, покои и гарем. Здесь рождались будущие владыки, здесь они вступали на трон, и здесь же их низвергали, бросали гнить заживо в подземные темницы, душили, травили, резали глухими ночами… Здесь сходились нити всех заговоров, из едва тлеющей искры раздувалось, разгоралось пламя мятежей, вынашивались и созревали планы, грозящие перекроить карту обитаемой вселенной. Сюда, как скажет потом один ученый итальянец, «в продолжение трех веков обращала свои взоры встревоженная Европа, недоверчивая Азия и испуганная Африка…»
А для нее это стало очередной тюрьмой, только больше и роскошнее прежней. Потому что уже не было вылазок в лес на охоту, как в дни ее детства, когда они с братьями по целым дням бродили в горах, разглядывая странные рисунки и знаки, невесть когда и кем оставленные на изъеденных ветрами камнях. Не было тихих вечеров, когда, склонившись над кроваткой, она пела сыну колыбельные, которые слышала еще от матери, на родном, почти забытом теперь языке. И ночи любви тоже стали редкими. Известное дело: у султана на первом месте держава, а власть – ревнивая любовница.
Но не бывает худа без добра. Больше времени она могла посвящать сыну, который сделался смыслом ее жизни. А еще – творила благие дела. Из щедрого содержания, положенного баш-кадын, жертвовала на мечети, школы, больницы, приюты для тех, кто не имел собственного угла. Выросшая в нужде и холоде продуваемой всеми ветрами башни, она знала, как никто, что вязанка хвороста в стужу и даже черствая лепешка иной раз бывают дороже усыпанного алмазами венца. Но и о красоте своей тоже не забывала. Ведь она вступила только в двадцать первую свою весну… И потом – у будущего правителя мира должна быть самая прекрасная мать.
А годы бежали резво, как арабские скакуны, мчались, будто горные реки, разлетаясь вдребезги брызгами дней. Не поймать, не удержать, даже не оглянуться…
Однажды во дворце появилась ворожея, умевшая провидеть будущее, гадая на песке. Правда, Ислам этого не одобрял, но такие люди в гареме бывали, тем более что, по слухам, им благоволила сама валиде. Как все матери, молодая женщина хотела узнать, какая судьба ждет ее сына, однако то, что она услышала, повергло ее в ужас.
И беда не заставила себя ждать.
У беды были рыжие волосы, зеленые кошачьи глаза, строптивый нрав и странное имя, которое никто не мог толком выговорить. А еще она все время смеялась, даже там, где впору плакать, за что и получила свое прозвище – Та, которая смеется. Смех же часто идет об руку с чужими слезами.
Наложницы в гареме и калфы шептались, что она – ведьма, продала душу шайтану и приворожила повелителя, околдовала его в первую же ночь. И дальше держала под властью своих чар. Недаром доверенные прислужницы и евнухи тайком поставляли ей зловещее снадобье, сготовленное из передней косточки морды гиены… Что здесь было правдой, а что досужим вымыслом – неизвестно, но только султан действительно сделался равнодушен ко всем бывшим фавориткам, раз за разом отсылал их прочь, даже не взглянув. А дьявол, несомненно, присутствовал и тоже смеялся, когда уста рыжей красавицы (по слухам, дочери христианского священника) с улыбкой отреклись от веры предков, за которую ее соотечественники с молитвой шли на костер…
Впрочем, разве не сказал когда-то мудрый ал-Фарси, что невозможно достичь высокого положения без помощи трех вещей: либо личным трудом, либо тратой имущества, либо ущербом в вере? Ввиду невозможности первых двух, последний путь для смешливой гяурки оказался самым коротким.
Но это было еще не все. Позже, войдя во власть, рыжеволосая колдунья изобрела для былых своих единоверцев новую подать – отныне все паломники, пожелавшие увидеть иерусалимские святыни, поскольку путь их лежал через владения османов, должны были уплатить в казну султана немалую мзду.
Даже многое повидавшую валиде это поразило.
… А она была так занята своим маленьким царевичем, что не сразу оценила размеры грозящей опасности. Конечно, молодая султанша замечала, что повелитель к ней охладел. Несмотря на все ее любовное искусство – а, благодаря стараниям валиде, она владела им в совершенстве – их ночи уже не были такими страстными, как прежде, ибо время и привычка умеряют любой огонь, но до сих пор ее случайные соперницы исчезали так же быстро, как и появлялись, не задерживаясь ни на ложе султана, ни в его памяти. Однако с появлением рыжей ведьмы все изменилось. Он осыпал ее золотом и драгоценностями, прощал самые дерзкие выходки, за которые любая другая уже давно отправилась бы в мешке на дно Босфора. Ради нее владыка половины мира, перед которым дрожали князья, императоры и даже папы, превратился в одержимого страстью меджнуна и, как влюбленный юнец, сочинял стихи, запершись у себя в покоях. Впрочем, для истории это не ново: многие тираны почитали себя поэтами и, самолично срубив пару десятков – а бывало, что и сотен – голов, вкладывали едва отертый от крови меч в ножны, чтобы на досуге воспевать любовь Соловья и Розы…
Смеющаяся избранница тоже писала стихи и, хотя не обладала сказительским даром Шехерезады, сумела растянуть любовную идиллию на несколько раз по тысяче и одной ночи. Но, главное – почти каждый год рожала по сыну, и эти новые дети постепенно вытесняли первенца из отцовского сердца.
А для той, что когда-то звалась Весенней Розой, наступила промозглая, угрюмая осень, за которой уже маячила зима. Владычица Времени, она больше не властвовала даже в те скупые часы, когда султан все-таки удостаивал ее своим вниманием. Между тем, она все еще была прекрасна и желанна для мужчин, о чем свидетельствовал гадючий шепот гарема за ее спиной и жадные взгляды, которые украдкой бросали на нее приближенные к трону паши, военачальники и хранители дворцовых покоев. Ни вдова, ни жена на постылом и остылом ложе. Но это можно было стерпеть и пережить, хотя женское сердце устроено так, что ревнует мужчину, пусть больше его и не любит, если вообще когда-нибудь любило. Слезы – удел и дозволение наложниц, а не баш-кадын. И не ревность, а страх терзал ее душу. Ведь по закону унаследовать престол (и сохранить жизнь) может лишь один из султановых сыновей, даже имей он их целую тысячу – все остальные будут удушены. И не обязательно избранником станет первенец. А этого она не могла допустить – скорее, сама ляжет в могилу.
В гареме дружбы не бывает, как и везде, где правят соперничество, темная злоба и зависть, каждый сам за себя. Ее, и без того немногочисленные, сторонники попали под опалу или, почуяв, куда дует ветер удачи, сами перебежали к новой властительнице, кого еще вчера за глаза называли змеей и ведьмой, и которая теперь гордо разгуливала по дворцовым покоям, не пряча смеющегося лица и нацепив такую высокую корону, что с трудом проходила в двери.
А после смерти валиде, благоволившей ей ради внука, она оказалась совсем одна посреди стаи гиен и шакалов.
Материнская любовь способна и газель превратить в разъяренную львицу, когда ее детенышу грозит смертельная опасность, что же говорить о дочери гор, где новобрачных проводят под скрещенными клинками, а девушки, если отцы и братья пали в бою, точат мечи на жерновах. Она боролась отчаянно, готовая пустить в ход кинжал, отраву, веревку, что угодно – даже зубы и когти. И проиграла.
В конце концов, ее вышвырнули прочь из дворца под торжествующий хохот соперницы, отправили в ссылку, как бросают ненужную вещь на самое дно сундука. Позор – хуже смерти. Кровь гордых предков, которым адат запрещал ломать шапку даже перед князем, сумевших выстоять против железномордых волков Тимура, кипела в ее жилах. Она бежала бы на родину, в горы, к братьям… Но сын приковал ее к месту. Он любил и почитал отца, ему претили обман и коварство, и никогда бы не запятнал он своих рук кровью, пролитой не в открытом бою. Так все, чему она его когда-то учила, обратилось против них обоих.
Но она все еще боролась. И, казалось, судьба пошла навстречу. Ей опять улыбнулось счастье. Сын привел в дом красавицу-жену, которую взял по любви, хоть и без одобрения отца, и скоро она вновь держала на руках маленькое чудо – внука. Пусть та, другая, осыпется золотом с головы до пят, купается в драгоценных камнях и кичится любовью повелителя мира, ее сокровище стократ ценнее. Ласточка снова вила гнездо. Как писали допущенные в их владения чужеземные послы, изумительный и блестящий двор шахзаде был не хуже, чем у султана, а мать, которая была с ним, наставляла, как добиться любви народа. И народ действительно его полюбил, как умеют любить только простые, не искушенные в интригах и кознях, чистые души и сердца – но, полюбив, народ его погубил. К несчастью, зло не всегда порождается злом, иногда добро бывает не менее смертоносно, не зря ведь благими намерениями вымощена дорога в ад. И в этом мире еще не было сделано ни одного доброго дела, которое бы осталось безнаказанным. Вопреки всем увещаниям матери, шахзаде упрямо и даже как-то яростно защищал отца, оставляя ее предостережения без внимания.
Между тем тучи над ними сгущались. Тираны хотят, чтобы их обожествляли, однако их только боятся, потому что подлинное уважение нельзя купить ни за какие посулы и богатства, перед героями благоговеют бескорыстно и бесплатно. А этого тираны не прощают.
И случилось то, чего она так боялась, единственное, чего она боялась в этой жизни. Ревнуя к народной любви, султан, искусно направляемый смешливой избранницей, обвинил сына в заговоре и приказал убить у себя на глазах, а следом – и семилетнего внука.
Узнав об этом, она завыла, как зверь. Столько лет терпеть холодность и пренебрежение падишаха – как раньше его ласки, безропотно сносить высокомерие валиде и ее самовлюбленных дочерей, все достоинство которых заключалось в том, что им посчастливилось родиться во дворце, изворачиваться на каждом шагу, унижаться, лгать, топтать свою гордость перед соперницей, возможно, даже запятнать себя убийством – все ради сына… и все напрасно! Почему не пресеклось ее дыхание в тот миг, когда веревка захлестнула ему горло? Почему он мертв, а она еще жива? Что сделала она такого, за что покаран сын – не она?
Как поется в старинной горской песне:
Если б из сердца могла я горе выплеснуть
В синее небо, то небо низверглось бы,
Рухнуло, землю покрыв необъятную, —
Так необъятно и горе мое!
Если б печаль могла я выплеснуть на землю,
Грудь бы земная великая треснула, —
Так безысходна печаль моя тяжкая.
Теперь ее враги могли торжествовать, но материнского горя им показалось мало. Умереть для нее благо – так пусть живет. В голоде, в холоде, в нужде – вечно.
А ей уже исполнилось пятьдесят три года – в те времена для женщины глубокая старость, почти дряхлость. Мужчине же до таких лет и вовсе редко удавалось дожить: рано или поздно его настигал смертельный недуг, яд, пуля или удар кинжала. И нищий бродяга, не имевший ни кола, ни двора, тут был счастливее падишаха, денно и нощно трясущегося во дворце за свою жизнь. Возможно поэтому, султаны мстили нищим с особым наслаждением.
Мать казненного шахзаде отправили в еще более глухую ссылку, попутно лишив всех выплат, положенных по закону бывшей баш-кадын. Слуги разбежались кто куда, и, чтобы не умереть с голоду, она была вынуждена продать все свое имущество, имевшее хоть какую-нибудь ценность. Зато ей было дозволено доживать свои дни рядом с могилой любимого сына. Милость или изощренная насмешка?
Но и торжеству рыжеволосой соперницы скоро пришел конец. Одного за другим, она теряла своих сыновей, а оставшиеся – еще при живом отце – грызлись из-за трона, как собаки за кость. Султан казнил предпоследнего из них уже после смерти обожаемой жены, а там и сам отправился в мир теней. Тот, кто мнил себя тенью Аллаха на земле, стал горсткой праха и с этой землей смешался.
Она могла бы злорадствовать, но все события внешней жизни больше ее не касались, оставляя равнодушной. Теперь она жила в мире воспоминаний с единственной заботой – воздвигнуть достойный мавзолей сыну, охранять его последний приют. Новый падишах неожиданно пришел ей на помощь. То ли хотел искупить грехи отца и матери, то ли откупиться от судьбы. Он выплатил опальной султанше все долги, подарил ей дворец и назначил вдовью пенсию, чтобы она больше ни в чем не нуждалась. Но она лишь улыбнулась и покачала головой.
… Так прошло еще почти тридцать лет, и жизнь ее повернула на девятый десяток.
Похоже, последнее имя оказалось пророческим, и она действительно Владычица Времени. По крайней мере, время обычных людей над ней не властно. Сколько пап, королей, князей и султанов сошли за эти годы с мировых подмостков, а она до сих пор жива. Зачем? Возможно, ответа на этот вопрос не знает и сам Аллах…
Сухой морщинистой рукой она погладила белый камень тюрбе.
… Где ты сейчас, мой львенок, мой маленький ненаглядный царевич, и как тебе там? Прошел по Эль-Сирату в рай, пируешь с черноокими, вечно девственными гуриями и забыл о своей матери? Печаль – удел живых. Увижу ли я тебя в небесах? Некоторые имамы учат, что праведные женщины воскреснут в Судный День мужчинами. Помню, в детстве, когда я бегала с братьями по горам, мне хотелось быть мальчиком. Но была ли я праведна?
Мудрецы наставляют: «Да сохранит нас Аллах от сомнения, и да не возложит он на нас того, что нам не под силу, да не поручит он нас нашей слабой решимости, немощным силам, ветхим построениям, изменчивым воззрениям, злой воле, малой проницательности и порочным страстям…»
И еще: «Не говори, от бога мой грех. Бог сначала создал человека, а затем предоставил его собственным побуждениям. Перед тобой огонь и вода: можешь протянуть руку куда хочешь. Перед человеком – жизнь и смерть, и что ему нравится, то ему будет дано».
Все так. Часто воля моя бывала злой, а проницательность оказывалась малой. Возводила я ветхие построения и следовала порочным страстям. Но разве может быть порочна любовь матери, когда защищает она свое дитя?
В любом случае, все, что я совершила, было ради тебя… И заплатила сполна.
Я не писала любовных посланий султану – это делали от моего имени гаремные аги. Я не вела дневника, как визири и паши, ибо каждый мой день в неволе пришлось бы описывать кровью моего сердца. Я не оставила мудрых наставлений потомкам и даже не сочиняла сказок, подобно царевнам из поэм Низами. Моя жизнь была моей повестью, и эта повесть закончится моей смертью.
Или не закончится?.. Пройдут сотни лет, и однажды какой-нибудь путник, случайно забредший в эти края, присядет отдохнуть у стены моей гробницы. И хитрый нищий за пару медяков, смакуя тут же наспех придуманные подробности, наплетет ему кучу слащавых и страшных небылиц. Я буду жить отдельно от своего имени, которого не помню сама, и отдельно от своей настоящей судьбы. Мой голос не пробьется сквозь камень, а если даже пробьется – кто захочет его услышать? И что я могу сказать?
Весенняя Роза, Владычица Времени, баш-кадын повелителя половины мира, отвергнутая любовница, брошенная жена, кровавая злодейка гарема, несчастная мать, которая была готова на все ради сына… Их много – пусть каждый выберет для себя.
Я – Ласточка-Непоседа, так и не сумевшая вернуться в родные горы, лежу в чужой земле.
Я родилась. – Я жила. – Я умерла.
Заполните пробелы сами.
Декабрь, 2019г.
.
Махидевран Султан (Гюльбахар) скончалась 3 февраля 1580/1581 года, пережив Сулеймана, Хюррем (Роксолану) и всех их детей. Похоронена в мечети Мурадие, в Бурсе, в мавзолее шахзаде Мустафы.
КЭТРИН ХИЛЛМЭН Сладкая Ширин, не будь жестока с возлюбленным. Жизнь покидает нас, Вскоре мы даже не будем знать, кто мы есть, Кто
КЭТРИН ХИЛЛМЭН ИСТОРИЯ ОДНОЙ СЕМЬИ, РАССКАЗАННАЯ СТАРЫМ ПОДСВЕЧНИКОМ Я стар. Очень стар. Стар настолько, что заблудился в собственных воспоминаниях. Время оседало, как
Слушать музыку Сегодня вам представляем наш третий хит-парад. В него вошли Astrakhan, Gilby Clarke, Greta Van Fleet и многие другие. Музыка подобранная
© Многие материалы эксклюзивны и права на них защищены!
Сделано 
для ВАС!