Станислав Бескаравайный

Таких людей принято назвать ответственными работниками.

Лет тридцати пяти. Кожаный портфель, опломбированный. Хороший костюм, шляпа.  Отличные ботинки и галстук. Теплое пальто.

Но в Брест он едет не отдельным купе, а с военными.

Не дорос он еще в наркоминделе до жирных командировочных.  Да и мест в поездах западного направления почти что нет — начинается.

Его попутчики, два лейтенанта и капитан. Хорошие ребята. Но уже не горят, не торопятся успеть на войну, как прошлым летом. Теперь уже прикидывают — вот начало апреля, через пару недель все соберутся по УРам, по танковым полигонам и аэродромам. И полгода муштры.  А в мае, или посередке лета их дивизию сдернут с границы, марш на полигон — и большие учение.

Каждую неделю корпусные учения — своим ходом до полигона, отстрел и окапывания.

Потом взыскания и увольнения — за провал. Или медали за доехавшие вовремя танки.

Разговоры при нем не совсем откровенные — он всё-таки штатский.

Он и не старается растопить лед. Полтора дня разговоров с попутчиками — не срок. И все понимают, что в Бресте он может засветить совсем другую «корочку».

Но замыкаться в себе глупо, и он рассказывает несколько историй из того, что сейчас творится в Синьцзяне. Да, это Китай, но уже не совсем. Война с местным уйгурскими басмачами. Частичная амнистиям белым, что там двадцать лет сидели.

— А по китайски вы умеете? — вдруг спрашивает молоденький лейтенант.

• По-мандарински, и то плохо. Английский.

Его работа — договариваться с британцами. И с индусами, которых все больше под британским флагом, но они тоже по-английски говорят. Это на южной границе. А те, кто а большом Китае — тем приходиться с американцами дело иметь.

• И война там большая?
• Масштабная…

Но вот утро — легкая морось в воздухе, стылый ветер с запада.

В кожаных перчатках и шляпе он смотрится таким же бойцом, как и попутчики, только в другой форме — он выходит на перрон.

Машина не нужна и даже в город дипломату не надо.

Его ждет торгпредство, которое оттяпало для своих надобностей половину свежевыстроенного вокзала.

К северу от «железки» при поляках было лишь пара улиц частных домиков. Старый Брест южнее, на берегах Муховца.

Сейчас домики все снесли.

Из вокзального окна виднелись ряды карантинных бараков.

• Товарищ Сошкин? — охранник помнит его.
• Да.
• Документы, пожалуйста.
• Вот они.

Торгпредство не живет без дипломатии — и тут он  куда более желанный гость, хотя цели визита пока не понимают, и просят подождать специалиста.

Чай, конфеты — вокзальный буфет давно стал чем-то вроде универмага — с таким-то количеством посетителей.

Буркатовский является вскорости. Они улыбаются друг другу и местный «ответственный работник» напоказ прищуривается.

— О, у вас-что-то с глазами! Неужели китаянки?

— Найн, Пашка, найн! Только кашмирские индуски. Арийство прежде всего.

— Ха-ха-ха!

Они вспоминают общих знакомых, отпускаю еще пару шуточек, прежде чем добираются до серьезного разговора.

— Эшелон задержался?

— Да, почти на пять часов.

— Диверсия или сами кочевряжатся?

— Нет, поляки притихли. Только беженцы на эту сторону — через колючку лезут.

— Как-то объясняли?

Хозяин поднял глаза к потолку.

— Обмен?

— Ты как раз успеваешь.

— Я рассчитывал, что они пройдут процедуру и хоть немного отогреются.

— Тебе нужен кто-то конкретный?

Гость раскрыл портфель, показал дело.

— Црнянский?  Немцы такого человека вообще выпустят?

— Другие документы. НКГБ скинул информацию.

— Они не приехали за ним сами?

Гость сделал неопределенное движение пальцами в воздухе.

— Ищут подходы. На четниках обожглись — вроде и вторые поляки, а куда их девать?

— Хм…  После обмена пройду с тобой по эшелону, тоже поищу. Но тебе лучше присутствовать.

Гость кивнул.

Процедура была обставлена в лучших традициях.

Пока утренний эшелон медленно проезжал на свое место — на перроне был поставлен стол, стулья, а на соседней колее так же неспешно выходили три вагона с хромитовой рудой.

А Павел Буркатовский шел за вокзальной тележкой, на которой вместо обычного багажа помещался единственный тяжеленный кофр. За его спиной вдоль всего перрона выстроились люди в белых халатах и нездешней форме.

Платиновые слитки.

Было в этом что-то мистическое — людей можно было выкупить не за золото или ассигнации, но за материал для катализаторов. Самую желанную пищу для химической промышленности Рейха. Молох требовал деликатесов.

Двери вагонов с обоих сторон платформы распахнулись одновременно,  равно как и крышка кофра.

— Я врач! — по-сербски почти синхронно закричали люди в белом, — У кого горячка? У кого жалобы?

Полицейские в форме «Королевства сербов хорватов и словенцев» должны был подтверждать его слова.

Немецкий химик по ту сторону стола посмотрел на слитки. Геологи сунули носы в ящики с рудой.

Пора было ставить подписи.

В немецкой ведомости числилось шестьсот восемьдесят пять человек «средневзвешенного возрастно-полового распределения».

Немедленных претензий предъявлено не было. Кофр опечатали. Немецкая делегация немедленно погрузилась в головной вагон эшелона — не теплушку, понятно, а купейный. Даже сквозь гомон за псиной было слышно, как внизу лязгнули зацепы — и локомотив с «пассажирами первого класса» начал медленно сдавать к границе.

Буркатовский остался смотреть, как будут цеплять вагоны с хромом, возни было еще на полчаса, а Сошкин ввинтился в толпу.